Евдокия Тимофеевна и Пётр Фролович Чубун строили свой дом в Вырице в 1947 году, сразу после войны.
Петр Фролович, фронтовой шофёр, охотник и рыбак, имел приглашение в егеря где-то на Карельском перешейке. Но Евдокия Тимофеевна, ступив однажды на берег Оредежа — реки горного типа, текущей по равнинной поверхности живого тела Вырицы, славянского ВЫРЕЯ, молвила ставшие потом легендой слова: «Мы будем жить только здесь!» Возникли разногласия. И подала она записочку старцу Серафиму (лежал он уже) с просьбой дать благословение на постройку дома. Серафим его дал. «Петра как подменили»,— вспоминала Евдокия Тимофеевна. Дружно зажили, строились, вкалывали от зари до зари, но это было самое счастливое время в их молодой жизни.
И были они мои крёстные — тётя Дуся и дядя Петя.
За год до смерти, предчувствуя, рассказала мне Евдокия Тимофеевна на нашем любимом крылечке подробности своей жизни и судьбы, о которых никогда прежде «пара изо рта не выпускала».
Были раскулачены. Тринадцати лет, спасаясь, в одиночку бежала через всю страну на север, к старшему брату. Данила Тимофеевич (дед Данила) уже был там с семьей — Лукией Ивановной (бабушкой Лушей) и детьми: Ольгой, Васей и Тоней — моей мамой. Расстрельную статью заменили высылкой. Он грамотный был, попал в геолого-разведывательную партию. Тем и выжили. А вот племянники маленькие, в ледяной палатке оставленные, — все же на работе! — описались и замерзли. Одного добрый доктор спас, а другого — нет.
Потом была богатая на разное жизнь. И вот — Вырица. Помню дядю Петю с тетей Дусей за столом с моими родителями. «Тары-бары-растабары», присказки Петра Фроловича.
Удивительный был человек. Раз принёс под Новый год конский хвост в мешке и показывает мне — вот, мол, борода Деда Мороза из лесу! Я прямо опешил. Смеялись все до упаду. Рисунки мои очень любил. Фантазии очень помогала «Беленькая». Губительной оказалась работа «на газе» — расплачивались бутылочками. Рано осталась одна тётя Дуся.
В Вырице прошла значительная часть моего детства. Леса вокруг были действительно дремучими. Мостик ещё там был деревянный, музыкальный такой. А зимой меня возили на санках прямо по речке. Сугробы, а посередине реки «санный путь». Речка тогда замерзала, а сейчас давно уже почему-то не замерзает. Художественным юношей писал я здесь свои первые этюды.
Прошло время. Я стал реже бывать в Вырице. Были трудные поиски пути, становление. Менялись времена, менялись тенденции. Менялись и состояния на реке.
Я смотрю на неё сумрачную, вздувшуюся в моросящем дожде, столь характерную в этих своих ржавых рытвинах слуды и нежнейших розовых изгибах отмелей, многосветными отсветами и затонами уводящую вглубь...
Я смотрю на фотографии людей, стоящих в цветущем яблоневом саду. Их уже нет. Но есть всё та же река, привязавшая меня крепкой нитью к исходной точке и связавшая воедино моё творчество. Потому что река — это вечное движение среди вырицких сосен.
Мне нравится чивилихинское толкование слова «русские» как производного от «руза», «руса» — русло, река. Речной народ. У Розанова нашел с удивлением и восторгом: «Речка в Вырице. Тярлеж? Олдреж? (Оредеж!) Молчит и играет. Чистая-чистая...». И дальше — розановское, обобщения...
Тёти Дуси не стало 3 декабря 2003 года. Остался ДОМ. Четыре огромные берёзы перед ним.
Берега Оредежа сильно замусорены. Не кидайте в Реки пластиковые бутылки!
