Навьючен жизненной поклажей,
Я все ищу кольцо Светланы...

Н. Клюев


— Тетя Оля! А что там, за этими дачками? — я указываю вдаль, где за бесконечными переливами густо заросших деснянских заток, за скоплением светящихся домиков из белого кирпича видна ровная полоска зубчатых сосен. Отсюда, с Болдиных гор, из поселка ТЭЦ на окраине Чернигова не видно саму светлоструйную Десну. Только совсем на горизонте мы видим её противоположный плоский берег — край половецкого поля.

— Да ничего там нет, Игорь, не ходи!

Я выхожу на балкон нашей пятиэтажки. Внизу бесшумно останавливается троллейбус. Станция «Музыкалка» — фабрика музыкальных инструментов под водопадами ив и тополей. Поднимаю голову вверх — надо мной ярусы колокольни Троицкого монастыря. Древность наверху, а современность внизу. Но за запыленными окнами одноэтажных корпусов, утопающих в сырой зелени, не видно никакого движения. Троллейбус трогается. Следующая остановка будет уже внизу — фабрика лозовых изделий.

А я спускаюсь по старой лестнице среди хитросплетений кустарника и мусора, скрывающих входы в древние пещеры. Закрывая свет неба, возвышаются дубы над древним славянским гульбищем. Болд — по- старорусски дуб. Внизу долгая дорога, рытвины, ямы, та сложная жизнь тёплой земли, искаженной вмешательством человека, которая называется пустырём. Затока оказалась дальше, чем виделось сверху. Точнее — это затопленный карьер: здесь когда-то брали песок. Точнее — лёсс, осадки древних пылевых бурь. В ту пору не видно было Солнца на Земле. Из мелованных оазисов — аромат и неизвестные цветы. Провалился в канаву, заросшую камышами. Кроссовки промокли и чавкают, а дачки за лукоморьем карьера всё дальше. Подсолнечники повернули свои головы назад, где над холмами возвышаются очертания соборов древних пещерных монастырей. Тропинки петляют между одинокими полуразрушенными деревьями, пересекаются и наконец приводят к дачному кооперативу.

Цветочный городок глух и нем, он абсолютно безлюден. Он тоже оказался гораздо больше — изгибающиеся улочки бесконечны. Куда идешь? Никаких сосен уже не видно. Встреченная наконец-то тетка смотрит из-за забора неодобрительно, спрашивать её ни о чем не хочется. Зачем забрёл в чужую жизнь, в частный рай? Кабачки воровать? Хочется повернуть назад. Но дорога расступается, это последняя улочка, она превращается в луг или лес. Между деревьями ходит туман, как будто небо спустилось. Ещё несколько шагов, и дачный кооператив исчезает как вымысел Кафки. Что это? Может, это вход в знаменитый Малеев ров? Над головой раздается резкий шум, и две большие сказочно красивые птицы с хлопаньем уносятся в глубину урочища. Мгновенно темнеет. Весной или ранним летом, поздним вечером в таких туманных рощах можно разглядеть очертания пар, удалившихся сюда для поцелуев. Это не пустырь, вот они, реликтовые сосны, как будто в зарослях спутанных волос. «Збися Див».— Как это?

Дальше, из-под низко склонившейся березки сияет мигающий золотой глаз. Маленькое, малюсенькое лесное озеро! Окружающая его осыпанная серебряными крестиками осока временами обнажает изгибы по-детски нежных побережий. Озерцо ресницами-берегами уходит в глубь чащи, выпуская черной полоской виляющего в неподвижной воде ужика. Крошечные лягушки замерли, растопырив лапки среди узоров трилистника. Пёстрые зимородки с длинными клювами пикируют в разноцветную дымку, поднимающуюся от воды. Идти дальше?..

Украина. За высокими заборами тёмных палисадников раскрываешься ты на закате, среди благоухающих к ночи цветов.

Пуповина Конотопа. На длинные летние каникулы привозили меня сюда. Счастливая праздность в I-м переулке улицы Шевченко. Пыльные переулки мощеных булыжником улиц предместий. Этот город стал возвращаться воспоминаниями о пустынных перекрестках и изгибах рельс трамвайной одноколейки. Велосипед, мопед. Огурцы и груши. Высоко-высоко в сиянии летнего неба серебрится маленькая сигарка. НЛО. Смотрим, задрав головы, день за днем. И через неделю она там же. Устаешь смотреть, устаешь удивляться. Непроницаемо-черной ночью зеленые яблоки из чужого сада. Разбросав вокруг надкусанные, сидим на теплой земле. Виталя Косой с соседней улицы, Удод, Хусей-Мусей, Саса — манная каса, гнусавый Сашка Оноприенко — самый маленький из нас и по возрасту и по росту, щуплый, с вытянутой огурцом египетской головой и глазами-маслинами. Их дом единственный в переулке огорожен не забором, а изгородью. Родителей его никто не видел, а сердитая бабка часто пьяна.

Уже совсем поздно. На Ленке, единственной девочке в нашей компании, легкое платьице неразличимого в темноте цвета. Светятся её белые колени. Она рассказывает о... Первые, потрясающие откровения о женщине и мужчине. Между нами возникает стена, и за стеной — Богиня. Но сейчас из ворот покажется старший страшный Ленкин брат и разгонит нас...

— Айда, ребя, завтра на Сенной!

Сенной рынок возле нас, на самой окраине. Рядом заброшенное кладбище. Говорят, оно еврейское. Говорят, что по ночам здесь копают, ищут драгоценности. Между жуткими холмиками — маленький круглый череп.

Или на Езуч? Езуч — это мистическая река впадающая, сделав круг, в саму себя, как уж, обвившийся вокруг руки.

Цветники детства разбросаны по палисадникам сахарозаводов и вок- залов. Нежин, Бахмач, Путивль, Козелец... Неторопливый дизель останавливается среди равнины с колеблющимися вдалеке силуэтами редких групп деревьев. Душновато и грязновато в вагоне. Обремененные сумками тетки суетливо, с криками спускаются по крутым подножкам вагона, переступают рельсы полустанка и, ступив на тропинку, сразу успокаиваются. Они идут куда-то вдаль, переговариваются между собой зычными голосами. Дизель медленно трогается. Куда спешить? Время начинается дальше, за расплавленным серебром и золотом неба и полей, за солнечными полустанками. Вернусь ли я туда?